(Продолжение. Начало в №№ 83, 104 2014 г.; №№ 3-7, 9 2015 г.)

Особенно оживляли наши совместные вечера прибывшие в бухгалтерию молодые специалистки.  Женю мы сразу окрестили Жэка. Она была очень яркой, общительной и бойкой. Жизнь, как говорится, била из неё ключом. Валя Грицай ей практически не уступала. Она работала экономистом-нормировщиком. Мы были свидетелями, как она смело и ловко управлялась при закрытии нарядов с матерщинниками-горняками и строителями. А вот третья – Таня – была застенчивой скромной девушкой. Уже к концу марта было отчетливо видно, что романтические отношения складываются у Жэки с буровым мастером Геной Первушиным, а у Вали с Володей Лопатиным. У Вали был очень курносый задиристый носик, что не очень нравилось Вовке. Иногда он  на наших вечеринках, когда было уже много выпито, спето много песен, и дело близилось к посошку, горестно восклицал: «Если бы не твой нос, ты была бы самой красивой девушкой на Чадобецком поднятии!». Валю это не обижало. Она весело отшучивалась. Весна брала свое, и в конце-концов полюбил Вова и Валин  носик.

Кстати, С Геной Первушиным у меня было интересное знакомство. Как-то летом 1963-го в Кежме ожидал я рейс Ан-2 на Пуню. Денег не было ни копейки. А перекусить в буфете желание было большое. Смотрю, вроде бы знакомая личность прогуливается по перрону и бросает пристальные взгляды в мою сторону. Подошел с вопросом, не в Чадобецкой ли партии он работает. Оказалось, что он в начале года после института прибыл к нам и работает буровым мастером на Ибджибдеке. Познакомились. После короткого разговора я перешел к делу - попросил одолжить мне два-три рубля. Он рассмеялся. Оказывается, я опередил аналогичную его просьбу ко мне буквально на несколько секунд. Так и прилетели мы с ним на Пуню оба голодные. Хорошо, что у меня были папиросы (курил я в те годы «Беломорканал» Ленинградской фабрики Урицкого). Они очень притупляют чувство голода.

...Михаил Алексеевич встречал весну своеобразно. В солнечные деньки второй половины марта он любил бегать на лыжах с обнаженным торсом. В апреле он выходил на берег Чадобца и долго в глубокой задумчивости смотрел на покрытую еще льдом реку, обратясь лицом вверх по течению. После такой процедуры он возвращался в камералку каким-то просветленным. Подходил к нам, интересовался делами, иногда принимал участие в общих разговорах на отвлеченные темы. Клементьевич встречал весну как многие геологи, отработавшие в поле в тайге не один и не два сезона. Иногда, оторвавшись от текущих дел геологических, он раскладывал на столе топографические карты на площади предстоящих летних поисковых работ, пристально  неторопливо их рассматривал. Затем поднимал голову, обращал взор в пространство и долго сидел неподвижно, чуть прикрыв глаза. Чувствовалось, что в его внутреннем взоре представлялась реальная картина ручьев, речек, разделяющих их холмов и водоразделов, покрытых сосной и лиственницей. И обширные водораздельные болота с блюдцами больших и маленьких озер. А еще он как бы мысленным взором определял места, где наиболее вероятно могут токовать глухари, где следует ожидать рябчиков и где могут ходить олени и сохатые. Встреча с медведем непредсказуема и может произойти в любом месте. На то он и есть хозяин тайги.

Не прекращали и в зимний период полевых работ Гена Леонов, Леня Писанкин и появившийся в начале года Володя Окороков. Я думаю, трудоустройство в Чадобецкой он получил по протекции Клементьевича. Они вместе работали у Пельтека в Казачинской экспедиции. Гена Леонов документировал и опробовал керн буровых скважин на Ибджибдеке. Расстояние до участка было небольшим, где-то семь-девять км. Поэтому жил он на Пуне вместе с Валей и детьми. Рано утром уходил на работу, а вечером возвращался. Однажды, когда он шел после работы, вдруг увидел на дороге метрах в пятидесяти идущего ему навстречу медведя. Видимо, они обнаружили друг друга одновременно. Оба остановились и заняли выжидательную позицию. Никто не хотел уступать дорогу. Пауза явно затягивалась. У Гены была одностволка и патроны, заряженные мелкой дробью. С таким зарядом связываться с медведем опасно. Развел Гена костерок. Достал из рюкзака консервную банку. Высыпал в банку дробь из патронов и, когда свинец расплавился, стал отливать в импровизированную формочку пули. Медведь с интересом наблюдал за действиями встречного. Наконец, ему это надоело, и он уступил дорогу, уйдя в тайгу. А вот с собольком у Гены произошел случай веселый. Приносит однажды он домой живёхонького соболька в самодельной клеточке. Пришел в камералку и пригласил желающих прийти полюбоваться этим зверьком-красавцем. После обеда мы приходим к нему. Гена проводит нас в комнату, показывает на клетку, стоящую в углу на табуретке, и произносит: «Вот». – «Полюбуйтесь» у него застыло на губах. Клетка была пуста. Соболек перегрыз веточки клетки и сбежал. Практически у всех любителей кошек в полу пропиливали отверстие в подвал, чтобы кошечка имела возможность свободного сообщения с улицей. Было ясно, что соболек нырнул через этот ход в подполье. Сосед по второй половине дома - водитель АТЛ Михаил  Шмуров похвастался, что у него прекрасный пес-соболятник. Затащили этого пса в подпол и наблюдаем. Он озабоченно побегал по подполью и начал интенсивно разгребать лапами заваленку в одном углу. «Нашел!» - радостный и гордый за свою собаку промолвил Шмуров. Пес разгреб углубление, уютненько лег в него, свернувшись калачиком, и сладко вздохнув, закрыл глаза. Глядя на эту картину, удержаться от смеха было невозможно. Вот так опозорил охотничий пес-соболятник своего хозяина. Возвратил на место беглеца Гена с помощью капканов, расставленных в подполье.

На майские праздники 1964-го Гена Леонов пригласил меня и Гену Первушина на глухариный ток. Место расположения тока он знал по детальному абрису, составленному для него Клементьевичем. Сам Гена там ни разу не был. Глухариный ток находился на высокой пойме р. Пуня, километрах в 15-ти от поселка. Рано утром, с тяжелыми рюкзаками, набитыми праздничной едой, двинулись мы по охотничьей тропе на поиски тока. Во второй половине дня Гена сообщил, что мы достигли участка, где надо искать ток. Походили по берегу Пуни в поисках места для ночлега. Сбросили рюкзаки. Еще раз осмотрелись. Берег был в этом месте высоким и сухим. Почти к самой речке  спускались высокие стройные ели и разлапистые пихты. Спустились к воде. Речка еще была покрыта побуревшим льдом. Но уже появились забереги и лужицы на льду. Чувствовалось, что Пуня готова, так сказать, созрела, чтобы выйти из ледового плена и полноводной красавицей устремиться к своему Чадобцу. Место было действительно красивым и пробуждало в душе странные светлые чувства. Соорудили таганок и развели костер. Приготовили вкусный душистый чай с запахом тайги и костра. Перекусили, немного отдохнули и двинулись на рекогносцировку.

Буквально метрах в ста пятидесяти - двухстах  начиналась выровненная высокая пойма. Лес был довольно чистым, без завалов и буреломов, и состоял в основном из сосны. Изредка встречались высокие мощные лиственницы еще в зимнем наряде, т.е. голые, бедненькие! Видимость была довольно хорошей. В низинах еще сохранялся потемневший от воды снег. Наиболее опытный из нас Гена Леонов сообщил, что место для тока подходящее. Возвратились к своей стоянке. Приготовили для костра на ночь достаточное количество сушняка. Соорудили лежаки из пихтового лапника. Позже Саша (Александр Александрович) Малышев предупредил меня, чтобы в многодневных маршрутах я не использовал лапник пихты при ночевке у костра. Наша таежная почва не успевает за лето хорошо просохнуть и прогреться. Сам по себе  пихтовый лапник тоже влажный и при ночлеге передает телу холодное влажное дыхание почвы. Это - прямой путь к радикулиту. Поэтому необходимо сооружать лежанку типа топчана. Одно бревнышко в изголовье, второе - в ногах.  Настил - из тонкого сухого жердовника. В качестве постели используются, если есть поблизости, сухая трава или мох, запасные портянки и прочие сухие вещи. Да, жестковато, но зато воздушная подушка предохраняет спинку от заболевания. Но это будет потом, когда маршруты по нетронутой тайге станут обычным явлением моей жизни. А пока, хорошо поужинав, довольные своей таежной жизнью, улеглись мы на пихтовую перину. Мягкие языки пламени костра и потрескивание сухих сосновых дровишек убаюкивало и навевало разные приятные мысли.

Подъем был ранним. Где-то в начале пятого в еще густых утренних сумерках мы двинулись к месту предполагаемого тока. Шли осторожно и тихо, не теряя друг друга из видимости. У ребят были ружья, а у меня – моя мелкокалиберка ТОЗ-16. Бродили мы, напрягая слух в надежде услышать присутствие глухарей, очень долго. Как токует глухарь, естественно, я никогда не слышал. Но Гена Леонов накануне после ужина нам очень подробно объяснял, как это звучит, и пытался сам изобразить токующего глухаря. Клементьевич на майские праздники уехал в отпуск. Перед отъездом он провел с Геной Леоновым несколько сеансов по обучению глухариной песне. Пощелкивание, напоминающее треск переламываемой сухой палочки, звучало в исполнении Гены нормально, но когда он переходил к кульминационному моменту – собственно глухариной любовной песне, когда глухарь ничего не слышит, не видит и полностью отключается от реальной жизни, Гена изображал так старательно, что видеть и слышать это без смеха было невозможно.

С погодой нам повезло. Небо было безоблачное. Ни единого ветерка. Тайга была наполнена весенними запахами. Царило полное безмолвие. Все наши поиски были тщетными. Глухарей мы  не увидели и не услышали. Стало совсем светло. Вот и озолотился восток. Ветерок шевельнул сырые кусты. Взошло солнышко, и стало ясно, что токовище надо искать в другом месте. Возвратились мы к своей стоянке невеселые. Приготовили свежий чаек, позавтракали, немного вздремнули. Время уже приближалось к обеду. Гена Леонов предложил продолжить поиски тока. Но Гена Первушин высказал сомнение в существовании какого-либо тока и что правильнее будет возвращаться домой, к праздничным столам. Они с Жэкой уже жили как муж и жена. Видимо, медовый месяц рядом с молодой женой оказался предпочтительней поиска в весенней сырой тайге мифического тока. Я поддержал Гену Леонова, а Первушин Генка уложил вещи в рюкзак и пошел к молодой жене.

Таким образом, остались мы вдвоем. Пообедали и двинули опять на поиски тока. Денек выдался солнечный и теплый. Бродить по весенней тайге в такую погоду – одно удовольствие. Запахи пробуждающейся тайги будоражат, наполняют сердце какой-то сладкою странной тоской, и впору хоть самому затоковать и забыться в любовной песне. Уже на закате солнца Гена крикнул, чтобы я к нему подошел. И вот тут-то он показал мне явные следы присутствия токующих глухарей: характерные борозды на снегу от растопыренных крыльев танцующих глухарей и многочисленный их помёт. Возвращались мы довольные и в полной уверенности, что находимся у цели. Полные оптимизма приготовили себе праздничный ужин и завалились на пихтовые лежанки по обе стороны костра. В середине ночи Гена разбудил меня тревожным тихим голосом и попросил прислушаться. Со стороны реки раздался хруст, как будто кто-то шел по льду. Гена прошептал: «Медведь!». И вдруг я услышал такое же похрустывание еще в одном месте, а потом еще и еще. «Он здесь не один, их много!» - со страхом в голосе сообщил я Гене. С полчаса пролежали мы в глубокой тревоге. Похрустывание продолжало нарастать. Мы поняли, что это зашевелилась, просыпаясь от зимней спячки, Пуня. Начались подвижки льда. На рассвете, в густых утренних сумерках на подходе к токовищу я первый услышал характерное пощелкивание. Гена шел поблизости. Я сделал ему знак и показал направление, откуда доносилось пощелкивание.

Первый раз в жизни, затаив дыхание и с трепещущим в груди сердцем, я слушал глухариную любовную песню. Вначале щелчки были отчетливыми и довольно редкими. Потом они стали учащаться и, наконец, переросли в песню. Передать словами эту мелодию любви невозможно. Какой-то тонкий пронзительный космический хрипловато-шипяший звук. Дальше мы действовали, жестко придерживаясь инструкции. Продвигались только под глухариную песню, соблюдая предельную осторожность. Вдруг я услышал в стороне новое пощелкивание. Предупредив Гену, я направился в сторону второго глухаря. Песня слышалась все ближе и ближе. Трудно передать волнение, когда в сумерках я стал различать силуэт сидяшего на сосне глухаря. Опыт охоты с моей мелкашкой у меня уже был. Видимо, небольшая близорукость к этому времени уже была. Первый раз в жизни проверил я зрение, когда уже жил в Мотыгино, где-то в 1967-м. Наш районный окулист Аля Протопопова нашла у меня минус полтора. Предупредила, чтобы я не беспокоился, так как с годами начнет развиваться дальнозоркость и зрение придет в норму. И вот я жду. Близорукость сохраняется, по моему мнению, на том же уровне. И хотя возраст уже перевалил за семьдесят шесть, но время, когда начнет развиваться дальнозоркость, еще не подошло. Надежды я не теряю.

Итак, я знал, мне надо приблизиться, чтобы до цели было метров тридцать. Причем, подойти надо с такой стороны, чтобы выстрел был верным. Глухарь-подранок может улететь далеко и обнаружить его в тайге очень проблематично. Несмотря на волнение, я не поторопился, и выстрел мой был удачным. Глухарь оказался не очень большим, килограммов на пять. Упаковал я добычу в рюкзак и прислонился к дереву. Немного раньше я услышал выстрел Гены. Ну, там-то промаха быть было не должно, в этом я был уверен. Стоял в ожидании недолго. Вскоре невдалеке раздалось характерное потрескивание - пощелкивание. Пока я подкрадывался, любовная песня послышалась еще в одном месте. Уложив в рюкзак трех глухарей, я понял, что достиг предельного веса, с которым смогу добраться до дома. Пошел в направление откуда доносились выстрелы Гены. Когда мы встретились, у него в рюкзаке уже лежало четыре глухарика, причем довольно крупных. Пришли к обоюдному решению, что охота удалась и надо закругляться. Возвращались к стоянке с приятным грузом за спиной. Правда, на подходе к дому груз этот уже не казался таким приятным. Но чувство усталости компенсировалось по-настоящему весенней, солнечной, теплой погодой.

Дома встретили нас как настоящих героев. Дня через два устроили мы с Геной праздничный ужин. Пригласили всех своих друзей. На столе преобладали блюда, приготовленные из дичи.  В этот вечер мы как бы отпраздновали рождение в Чадобецкой трех новых семей: Первушиных Жэки и Гены; Лопатиных Вали и Вовы; Беляевых Риты и Пети. Кстати, отчима Риты, Николая Васильевича, на Пуне знали все. Он был прекрасным столяром и очень добрым человеком. Квартиры многих из нас украшала мебель, изготовленная Николаем Васильевичем.

Юрий Забиров

(Продолжение следует).